Вскоре после смерти Матьяша была открыта Америка. Это совпадение можно считать символическим для судьбы Венгрии, а, по сути, всей Восточной и Центральной Европы (польский современник Матьяша король Казимир IV умер в 1492 г.). Этот период считается началом Новой истории, когда развитие торговли, финансов, промышленности, вооруженных сил, мореплавания и системы государственного управления постепенно стало придавать Западной Европе черты глобального превосходства, плодами которого она пользовалась в течение всего XVIII и XIX вв. В Центральной и Восточной Европе в то же время начинает проявляться тенденция к разукрупнению, считавшаяся «современной» по западным стандартам. Период относительного политического могущества региона подошел к концу. Долгосрочные перспективы экономического и социального развития его государств стали казаться не столь очевидными. Социальное расслоение общества, продолжавшееся несколько десятилетий, по сути, разрушило централизованные монархии. Хотя братья из династии Ягеллонов, казалось, реализовали мечту Матьяша о центральноевропейской «империи», поделив между собой все престолы в регионе, их государственные структуры, а также земельная собственность попадали под все более и более усиливавшееся влияние различных аристократических и дворянских фракций.По иронии судьбы усиление власти дворянства в регионе обусловливалось процессом нового европейского «разделения труда», вызванного географическими открытиями. Освоение природных ресурсов Нового Света с неизбежностью превратило Западную Европу в торговый, промышленный и финансовый центр Старого Света, тогда как за странами Центральной и Восточной Европы закрепилась роль поставщиков сырья и сельскохозяйственной продукции. Происходившая в Европе XVI в. «революция цен», вызванная притоком из-за океана огромного количества золота и серебра, привела к постоянному и заметному росту цен на продукты питания. Столь благоприятное для помещиков-землевладельцев стечение обстоятельств подвигло их на борьбу за увеличение аграрного производства и рост экспорта, но прежде всего за укрепление своей власти над крестьянами.

В парламентах именно они составляли подавляющее большинство, поэтому им не составило особого труда добиться принятия нужных законов. Во времена правления Владислава, Яна Ольбрехта и их потомков парламенты Богемии, Венгрии и Польши один за другим издавали эдикты, привязывавшие крестьян к земле, усиливавшие их правовую зависимость от помещиков, возрождавшие барщину (corvee) в манорах. Это было т.н. «вторичное закрепощение»: прежняя тенденция замены барщины денежным оброком и превращения крестьянина в свободного арендатора изменилась на 180 градусов. Крестьяне оказались в положении, более похожем на полурабское существование русских крепостных, чем на жизнь независимых фермеров, которые уже в то время стали появляться на Западе. Это, разумеется, привело к крестьянским волнениям и к их подавлению силой, что весьма укрепило в дворянстве гонор и чувство самоуверенности, что, в свою очередь, подрывало политические устои централизованной власти, ослабляя ее и создавая благоприятные условия для нападения извне.Социальные структуры венгерского общества в том виде, в каком они складывались на протяжении всего средневекового периода, оказались хорошо приспособленными для подобного хода событий при всей непредсказуемости новой ситуации.

Около 60% (а то и более) годовых доходов в казну при Матьяше поступало от сельского хозяйства. Выше уже говорилось, что основными статьями венгерского экспорта были скот (в XV в. его экспорт достигал 100 тыс. голов в год), вино и полезные ископаемые. Помимо золота и серебра, которыми Венгрия снабжала большую часть Европы до тех пор, пока на рынке не появились драгоценные металлы из Америки и Африки, к концу XV в. важное значение приобрела медь. Ее добыча была механизирована Яношем Турзо — дворянином, членом Краковского городского совета, венгром по рождению.

Он вместе с Фуггерами из Аугсбурга занялся монополизацией в этой отрасли металлургии. Таким образом, отсутствие готовой продукции в составе венгерского экспорта не было чем-то неожиданным для страны. С другой стороны, среди импортируемых товаров в сколь-либо существенных объемах фигурируют только ткани и ножи, поэтому можно предположить, что собственные ремесленные промыслы и внутренний рынок работали достаточно энергично. Однако «настоящих» городов — вольных королевских городов с фортификационными сооружениями и советами самоуправления — в конце XV в. (скорей всего, это был период их застоя или упадка) в стране насчитывалось всего три десятка. Их население в совокупности не превышало 90 тыс. человек, что совершенно не впечатляет, особенно при сравнении с численностью граждан благородного — дворянского — происхождения, почти ничего не имевших за душой, помимо врожденного высокомерия, подпитываемого правом на привилегии.

Не обладая материальным достатком или интеллектуальным превосходством над окружающими, они тем не менее составляли группу с огромным политическим влиянием, которая сражалась за свои подлинные или мнимые интересы. Среди около 3,5 млн. подданных венгерской короны один из 20 или 25 был дворянином (во Франции этот показатель составлял 1:100), тогда как один свободный горожанин приходился на 40 человек (во Франции 1:10), и это в том случае, если согласиться с убедительной концепцией, согласно которой жители оппидумов, или торговых городков, по своему социальному статусу были ближе к сельскому населению, пользующемуся максимумом крестьянских «свобод», нежели к горожанам с минимумом городских прав.