Италийский союз в том виде, как он вышел из кризисов V в., или, иначе говоря, италийское государство, соединяло под римской гегемонией городские и окружные общины на всем пространстве от Апеннин до Ионийского моря. Однако еще до конца V века эти границы были расширены в обе стороны, и как на той стороне Апеннин, так и за морем появились входившие в состав союза общины. На севере республика еще в 283 г. до н.э. истребила кельтских сенонов в отмщение за старые и новые вины, а на юге вытеснила финикийцев из Сицилии во время великой войны 264 - 241 гг. до н.э. К возглавляемой Римом федерации принадлежал на севере кроме гражданской колонии Сены латинский город Аримин, а на юге — мамертинская община в Мессане так как обе эти колонии были по национальности италийского происхождения, то обе они получили свою долю в общих правах и обязанностях италийского союза. Это расширение было вызвано, быть может, не столько обширными политическими замыслами, сколько внезапным натиском событий, но совершенно естественно, что по меньшей мере после значительных успехов, достигнутых борьбой с Карфагеном, в среде римских правителей продолжила себе путь новая и более широкая политическая идея эта идея была вызвана и самыми географическими особенностями полуострова. И с политической и с военной точек зрения было вполне обосновано желание передвинуть северную границу от невысоких и легко переходимых Апеннин к могущественной преграде, отделяющей северную Италию от южной, — к Альпам, и помимо владычества над Италией обеспечить себе владычество над морями и островами на западе и востоке полуострова а, после того как с изгнанием финикиян из Сицилии самая трудная часть этой задачи оказалась выполненной, все обстоятельства складывались так, что облегчали римскому правительству доведение дела до конца.В западном море, которое имело для Италии гораздо более серьезное значение, чем Адриатическое, во власть римлян перешел по мирному договору с Карфагеном самый важный пункт — почти весь большой, плодородный и богатый гаванями остров Сицилия. Сиракузский царь Гиерон, остававшийся непоколебимо верным союзником римлян в течение последних двадцати двух лет войны, был вправе претендовать на расширение своих владений но если римская политика и начала войну с намерением допускать на острове существование лишь второстепенных держав, то по окончании войны она уже определенно стремилась к нераздельному обладанию всей Сицилией. Поэтому Гиерон мог быть доволен и тем, что его владения (состоявшие как из ближайшей к Сиракузам территории, так и из округов Элора, Неетона, Акр, Леонтин, Мегары и Тавромения) и его самостоятельность в сношениях с другими странами не были ограничены за отсутствием к этому всякого повода и что борьба между двумя великими державами не окончилась полным падением одной из них, благодаря чему в Сицилии было возможно еще существование промежуточного государства. В остальной гораздо более обширной части Сицилии — в Панорме, Лилибее, Акраганте, Мессане — римляне устроились как у себя дома. Они только сожалели о том, что обладания прекрасным островом недостаточно, для того чтобы обратить западное море в римское озеро, пока Сардиния оставалась во власти карфагенян.

Но вскоре после заключения мира представилась неожиданная возможность отнять у карфагенян и этот второй по величине остров Средиземного моря. В Африке и наемники и подданные восстали против финикян непосредственно вслед за заключением мира с Римом. Вина этого опасного восстания лежала главным образом на карфагенском правительстве. В последние годы войны Гамилькар уже не был в состоянии выплачивать своим сицилийским наемникам жалованье по-прежнему из своих собственных средств и тщетно просил о присылке денег из Карфагена ему отвечали приказанием отослать людей для получения расчета в Африку. Он подчинился, но, хорошо зная своих солдат, отправлял их из предосторожности небольшими отрядами, для того чтобы можно было рассчитывать их не всех зараз, или по меньшей мере расквартировать их порознь, а вслед за тем и сам сложил с себя главное командование. Но все его меры предосторожности оказались безуспешными не столько потому, что государственная казна была пуста, сколько по причине коллегиального ведения дел и бюрократии. Правительство выжидало, чтобы вся армия снова соединилась в Ливии, а потом попыталось уменьшить обещанное солдатам жалованье. В войсках, естественно, вспыхнул мятеж, а нерешительность и трусливость властей показали мятежникам, что им нечего бояться. Это были большею частью уроженцы тех округов, которые находились во власти Карфагена или в зависимости от него им было хорошо известно, какое впечатление произвели там казни, совершавшиеся по приказанию правительства после экспедиции Регула, и чрезмерное отягощение налогами но они знали и свое правительство, никогда не державшее слова и никогда ничего не прощавшее: они знали, что их ожидало, если бы они разошлись по домам с исторгнутым посредством бунта жалованьем.

Карфагенское правительство уже давно вело само под себя подкоп, а теперь приставило к нему таких людей, которые не могли поступить иначе, как взорвать его. Пожар революции охватил один гарнизон за другим, одну деревню за другой ливийские женщины несли свои украшения на уплату жалованья наемникам многие из карфагенских граждан, в том числе некоторые из лучших офицеров сицилийской армии, сделались жертвами разъяренной толпы Карфаген уже был осажден с двух сторон, а выступившая из города карфагенская армия была совершенно разбита вследствие безрассудства ее неспособного предводителя. Когда в Риме узнали, что ненавистный и все еще страшный враг находится в таком опасном положении, до какого его еще никогда не доводили войны с Римом, там стали все более и более сожалеть о заключенном в 241 г. до н.э. мирном договоре, который если и не был в действительности опрометчивым, то теперь всем стал казаться именно таким римляне, очевидно забыли, как было в то время истощено их государство и как еще был силен Карфаген. Впрочем, чувство стыда не позволяло им открыто вступить в сношения с карфагенскими мятежниками они даже разрешили карфагенянам набирать только для этой войны рекрут в Италии и запретили италийским морякам вступать в какие-либо сделки с ливийцами. Однако эти изъявления дружбы со стороны римского правительства едва ли были искренни: когда римские моряки, несмотря на запрещение, не прервали своих сношений с африканскими инсургентами, а Гамилькар, снова поставленный ввиду крайней опасности во главе карфагенской армии, арестовал и заключил в тюрьму нескольких замешанных в это дело италийских капитанов, римский сенат стал ходатайствовать за них перед карфагенским правительством и добился их освобождения. Да и сами мятежники, по-видимому, считали римлян своими естественными союзниками: когда сардинские гарнизоны, ставшие подобно остальной карфагенской армии на сторону мятежников, оказались не в состоянии отражать нападения живших внутри острова горцев, они предложили римлянам обладание островом (около 239 г. до н.э.) такое же предложение было сделано общиной Утики, которая также приняла участие в восстании и в то время была доведена до крайности вооруженными силами Гамилькара. Последнее из этих предложений римляне отвергли конечно главным образом потому, что оно завлекло бы их за естественные границы Италии и, следовательно гораздо далее, чем намеревалось в то время проникать римское правительство зато предложение сардинских мятежников было принято, и от них римское правительство получило все, чем владели в Сардинии карфагеняне (238 г. до н.э.). В этом случае римляне заслуживают еще большего порицания, чем в сделке с мамертинцами, потому что великое и победоносное государство не погнушалось побрататься с продажным сбродом наемников и получить долю из его добычи, вместо того чтобы иметь мужество предпочесть минутной выгоде требования справедливости и чести. Так как карфагеняне находились в наиболее тяжелом положении именно во время занятия Сардинии римлянами, то они не заявили никакого протеста против такого самовольного захвата но когда гений Гальмикара вопреки всякому ожиданию и, вероятно, к крайнему неудовольствию римлян устранил угрожавшую Карфагену опасность и восстановил его владычество в Африке (237 г. до н.э.), в Риме тотчас же появились карфагенские послы с требованием возврата Сардинии.

Однако римляне, вовсе не склонные возвращать захваченную добычу, ответили на это требование мелочными или не имевшими никакого отношения к этому вопросу жалобами на разные обиды, будто бы причиненные карфагенянами римским торговцам, и поспешили объявить войну в это время во всем своем бесстыдстве показало себя правило, гласящее, что в политике всякий вправе делать то, что ему по силам. Вполне понятное чувство ожесточения побуждало карфагенян принять предложенную войну если бы за пять лет перед тем Катул настаивал на уступке Сардинии, то война, по всей вероятности, и не прекращалась бы. Но теперь, когда оба острова уже были утрачены, когда Ливия охвачена восстанием, а государство было до крайности ослаблено двадцатичетырехлетней войной с Римом и почти пятилетней страшной гражданской войной, пришлось всему подчиниться. Только вследствие неоднократных неотступных просьб и после того, как финикияне обязались уплатить Риму 1 200 талантов (2 млн. талеров) в виде компенсации за сделанные по их вине военные приготовления, римляне неохотно отказались от новой войны. Таким образом, Рим приобрел почти без борьбы Сардинию, к которой присоединил и старинное владение этрусков — Корсику, где отдельные римские гарнизоны стояли, быть может, еще со времени последней войны с Карфагеном. Однако как в Сардинии, так и в особенности в более дикой Корсике римляне ограничивались подобно финикийцам занятием берегов. С жившими внутри островов туземцами они вели постоянную войну или, вернее, занимались там охотою на людей: они ловили туземцев с помощью собак и сбывали захваченную добычу на невольничьем рынке, но полного покорения островов не предпринимали.

Это острова были заняты не ради их самих, а ради безопасности Италии. С тех пор как италийский союз стал владеть всеми тремя островами, он мог называть Тирренское море своим собственным.